Алёна Резник: «Моё призвание требует жить...»

Культура — 4 Апреля 2014, 09:09

Ничто не обнажает душу так, как поэзия. И нужно обладать определённой дерзостью, волей и верой, чтобы говорить с современной публикой её языком. Актриса и певица Алёна Резник этими качествами наделена от природы
ТАТЬЯНА КОРОТКОВА
Вечер романса - это Елена Кам-бурова. Вечер поэзии - это Алла Демидова. Но музыкально-поэтический моноспектакль, когда один поющий актёр воссоздаёт на сцене полифонию жизни, с её консонансами и диссонансами - это только Алёна Резник.
— Все истоки творчества - в детстве. Кто наделил вас таким запалом?
— 5 февраля мой концерт совпал с днём рождения папы, ему исполнилось бы 74 года. Он для меня очень много значил, был разносторонне талантливый человек, художник-самородок! Хотя его отец, мой дед - профессиональный признанный художник, какое-то время возглавлял Омский фонд художников, писал в манере соцреализма. Папа был полной противоположностью - любил Пикассо и Модильяни, работал как экспрессионист, умудрялся доставать на «чёрном рынке» раритетные книги по искусству, запрещённую литературу. И всё это в Омске, где прошло моё детство. Для меня сочетание слов «чёрный рынок» до сих пор отдаёт чем-то фантастическим. Я росла на контрасте двух миров: школа - дом.
— В те годы личная свобода могла дорого обойтись...
— Так и случилось. Первая выставка отца стала единственной, картины резались и выбрасывались в окно. Искусство находилось под цензурой, на него был госзаказ, а всё прочее принималось враждебно. Даже у собственных родителей отец не находил понимания. Бабушка и спустя годы говорила мне: «Твой отец - не был художником!». С дедом на почве творчества у него был постоянный конфликт. Но, повзрослев, я всё поняла. Да, к реальности приспособиться папа не стремился. Читал Элюара, Солженицына, Кафку, ходил на какие-то закрытые показы кино. Постоянно что-то рисовал. Не работал, в общепринятом смысле.
— Бродского выслали с ярлыком «тунеядство», а оказалось - гений... Сложись всё иначе, ваш отец имел бы шанс на самореализацию, как думаете?
— Если бы он жил не в сибирском городе, а где-нибудь в Европе, вполне мог бы состояться как самобытный художник. У нас в семье сохранились только три его картины. Другие папа раздарил друзьям и уничтожил. Но он умел заглянуть в будущее, мне кажется, он понимал, что случится со страной. Сейчас мама, живущая в Америке, говорит: как же Валентин был прав! Мне кажется, меня как личность сформировал творческий бунт отца против всего обыденного, стандартного... Но главным обстоятельством была его страсть к симфонической музыке. Он собрал огромную фонотеку от Баха до Стравинского. Возвращаясь из школы, я слышала дома Бетховена или Шнитке, а отец сидел на кухне, курил и писал маслом картины. Так что тем, что из меня выплёскивается, я, конечно, целиком и полностью обязана отцу. Есть выражение «впитать с молоком матери». Я творчество впитала с табачным дымом отца. От мамы взяла голос и жизненную энергию!
— Наверное, поступление в театральный вуз удалось безболезненно?
— Что вы! Я прошла в школу-студию МХАТ только с третьего раза. Доходила до второго тура и выслушивала: девушка, у вас не соответствие внутренних и внешних данных. Сейчас-то понимаю - это просто формулировка вежливого отказа. А тогда мучилась: что не так?
— И как же вы провели два «провальных» года?
— Мне было 17 лет. После первой «осечки» вернулась в Омск, два месяца работала курьером в типографии. И вдруг мама говорит: хочешь няней в московскую театральную семью, там режиссёр, он тебя подготовит. Я была тепличным ребёнком, и мне было страшновато. Но упёртость победила. Так я попала в семью Иосифа Райхельгауза, он тогда работал в театре «Современник», смотрела за его трёхлетней дочкой Машей.
— Вот так поворот! Недавно Маша дебютировала как театральный художник
в «Записках русского путешественника»!
— А я восемь месяцев кормила её кашей. Готовить, кстати, научилась благодаря жене Иосифа Леонидовича - Марине, жила у них таким вторым ребёнком. Я была полноватая и грустная девочка. И Иосиф Леонидович как-то пошутил: Алёна, зачем тебе в артистки, у тебя так здорово рыба получается! Я тогда очень расстроилась. Но зато именно Иосиф Райхель-гауз напророчил мне вокальную стезю, я ведь приехала с гитарой и всё время пела. Вот пытаюсь представить себя на месте приёмной комиссии и понимаю, что очень сложно разглядеть в молодом человеке искру таланта через все юношеские комплексы. Наверное, тут важна собственная внутренняя убеждённость в правильности выбора. А я была уверена в своём выборе на сто процентов. Вернулась домой, отработала несколько месяцев уборщицей в Омском драмтеатре, посмотрела все спектакли и репетиции. Там я познакомилась с режиссёром Геннадием Трос-тянецким. Он сумел разглядеть во мне что-то «стержневое», при моей подростковой зажатости дал мне читать рассказ «Лошадиная фамилия». И я читала так, что зрители смеялись до колик.
— Но ведь вы - трагическая актриса?
— Тем не менее, он увидел во мне комедийные резервы, извлёк острохарактерную сущность. Но при этом показал возможности моего актёрского диапазона, заставив читать драматичное цветаевское стихотворение «Кабы нас с тобой, да судьба свела.». И обнаружилось то героическое нутро, которое сейчас стало осью моих концертов. Вот на этом стыке комического, острохарактерного и трагедийного я и поступила на курс Александра Калягина. Мне вообще-то повезло: в моём дипломе - росписи трёх великих артистов: Смоктуновского, Табакова и Калягина. И, кстати, от Смоктуновского на дипломном спектакле тоже получила прогноз. Я играла Полину Андреевну - возрастная характерная роль. И по окончании спектакля мы - студенты подходили к Иннокентию Михайловичу за «напутственным словом». Он меня похлопал по плечу и сказал: «Алёна, вы будете играть позже».
— Вы согласны с тем, что актёра создаёт тот театр, куда он попадает после института? Можно сказать, что вас «создал» «Сатирикон»? Каково вам было в художественном потоке этого театра?
— Я в «Сатириконе» прослужила четырнадцать лет. О том времени остались только светлые воспоминания: театр-дом, театр-пахота. Выражаясь любимой фразой Константина Аркадьевича, мы работали «на разрыв аорты»: с десяти утра - репетиция, после перерыва - разминка и спектакль, и в таком режиме - много лет. Но в «Сатириконе» тогда была атмосфера театра-семьи, взаимное уважение, прекрасная обстановка, постоянные сборища, песни, «капустники». Если до нас долетали истории о каких-то закулисных инт-
ригах в московских театрах, мы их воспринимали отголосками другого мира.
— Что вы вынесли от общения с Константином Райкиным?
— Это, конечно, высочайший класс профессионализма. Талант без дисциплины - ничто. Главное в нём - требовательность к себе и к другим. Он находится в вечном стремлении к идеалу, поэтому работает с завышением планки. Ещё одна его фраза: «Чтобы Бог вас заметил - надо подпрыгивать, стремится быть лучше в десять раз, тогда, возможно, удастся стать лучше вполовину». Надо развиваться, нельзя успокаиваться на чём-то. Конечно, такая фантастическая работоспособность - за гранью добра и зла, он фанат театра, остальное - по боку. Когда ты с ним на одной «шахматной доске», это трудно, почти невыносимо. Но со стороны - нельзя не восхищаться. В спектакле «Великолепный рогоносец» мы с Галей Даниловой играли горластых фламандских крестьянок. И был момент, где нужно кричать на главную героиню «на разрыв связок и сердца». А я - певица. На одной репетиции решила, что чуть-чуть себя поберегу, слегка притушила голос. Константин Аркадьевич вызвал меня к себе: «Алёна, вот этого я бы не хотел, либо ты всё делаешь на чистом сливочном масле, либо ты не делаешь этого вообще». И я теряла голос, сипела, хрипела. Но «Сатирикон» - это школа! И мне теперь бросается в глаза, если вижу, что какой-то актёр на сцене себя «бережёт», не рвёт сердце, не распахивается. Фальшь и «ремесленничество» отвратительны в нашей профессии.
— «Великолепный рогоносец» - это ведь спектакль Петра Фоменко? Совсем другой
подход.
— Мне посчастливилось работать с этим режиссёром. Он - иного склада, конечно. Когда Пётр Наумович просил на репетициях идти «от себя, по живому», я понимала, что я не артистка Константина Аркадьевича. Райкин работает с показа - таков его личный темперамент. Есть артисты, которые берут от него форму и делают всё великолепно. Но для меня театр делится на «живой», где актёры могут импровизировать, и «постановочный», как, например, театр Юрия Любимова. Однако лично я отношусь к типу артистов, которые могут раскрыть свою душу и тем взять зал. К сожалению, попасть в театр Фоменко было невозможно, труппа целиком - его курс.
— Но ведь это трагедия, когда природа актёра не совпадает с природой режиссёра.
— В сценической массовке годами киснут артисты, которые, уйдя из театра, становятся кинозвёздами. Примеров много. Но у Райкина всегда массовка - действующее лицо. Он любит массовые зрелища. И всегда внушал: не смейте скучать, работайте, глаз зрителя стрельнет, остановится на человеке, который «отсутствует» - и спектакль рухнет. Я всегда считала ниже своего достоинства «скучать».
— Кто-то сравнил сцену с наркотиком. Вы чувствуете себя - в сценической зависимости?
— В театре я растрачивала только ничтожную толику своих актёрских запасов. И эта нереализованность сжималась пружиной. А если пружину долго сдерживать, она выстрелит неожиданно. Я стала лауреатом конкурса актёрской песни им. Андрея Миронова. Елена Камбурова присутствовала в жюри и посоветовала: делайте сольный концерт. Спасибо Константину Аркадьевичу, с его позволения у меня появилась площадка - малая сцена «Сатирикона». Я подготовила первую концертную программу «Мираж любви», потом и вторую - «Бессонница», с помощью режиссёра Юрия Зуб-кова, он ученик Эфроса. Юрий Львович давал мне такие «манки» - задачи режиссёрские, что каждый номер становился «айсбергом», всё было увязано в единую драматургию, и у публики возникало ощущение полноты действия. Получилось интересно: я пела, читала стихи, прозу, причём, обыгрывала даже моменты смены костюма - из-за кулис публика слышала, как я читаю кусок из романа Макса Фриша о том, как человек идёт за мечтой к горизонту, а горизонт всё удаляется. Использовались световая и звуковая партитуры. И пресса сама назвала мои концерты моноспектаклями.
— Ваши спектакли идут на площадке культурного центра Владимира Высоцкого на Таганке. Это совпадение, что вы выступаете в Доме актёра и поэта?
— Я думаю, что меня ведёт моя планида. Высоцкий с юношества был моей путеводной звездой. В моём репертуаре две его песни: «Беда» и «Бокал». Судьба сама вывела на эту сцену, она стала родной, там хорошо. Владимир Семёнович меня «принял», и чувствую, что в каком-то смысле «благословил» мои «несовременные» устремления. Но к чему мне подстраиваться под «современность», пытаться себя ломать? Нужно, чтобы кто-то и в наше время пел словами Цветаевой, Лорки... Как-то случайно открыла для себя стихотворение Мандельштама: «Я вздрагиваю от холода, мне хочется онеметь. А в небе танцует золото, приказывает мне петь». И подумала: а ведь я могу с полным правом это сказать и от себя. Когда всё вокруг стремится к самоуничтожению, моё призвание настойчиво требует жить, и петь, и делать то, что я должна делать.
Её концерты - продуманные и драматургически точно выстроенные моноспектакли, где песня может легко перейти в поэзию, поэзия -в прозу, в музыку и вновь вернуться к песне. Каждая новая песня - иной поворот спектакля, который плавно складывается в широкую палитру красок открытой души женщины, в её самозабвенную исповедь


Версия для печати

Зарегистрируйтесь чтобы прокомментировать новость