пятница
Марина Суворова: Любая роль, в которой я могу выразить свою боль, для меня спасениеНовости вашего района
Online-интервьюАндрей Воробьёв рассказал о планах по развитию региона в 2015 году
Губернатор Московской области Андрей Воробьёв выступил в эфире телеканала «360° Подмосковье» 29 января, глава региона рассказал о приоритетных направлениях деятельности областного Правительства в 2015 году и ответил на вопросы телезрителей. задайте ваш вопрос
Культура — 12 Декабря 2015, 12:15
Мелиховский театр «Чеховская студия», уже почти десять лет работающий при Музее-заповеднике А.П. Чехова, богат талантами. О некоторых из них мы уже рассказывали. Сегодня разговор пойдет об одной из самых харизматических актрис этого театра МАРИНЕ СУВОРОВОЙ. После окончания ВТУ им. М.С. Щепкина она уехала в Санкт-Петербург и сыграла за шесть лет в театре Сатиры на Васильевском больше десяти запоминающихся ролей. В Питере она попробовала себя в режиссуре. Видимо почувствовав вкус к этой профессии, Марина после возвращения в Москву решила поступить в Театральный институт им. Бориса Щукина на режиссерское отделение в мастерскую Л.Е. Хейфеца. В 2010 году, будучи студенткой, она поставила моноспектакль «Маленькая» по «Повести о Сонечке» Марины Цветаевой и сама же сыграла его в Доме-музее поэта в Борисоглебском переулке. В том же году Марина пришла в Мелиховский театр. Главный режиссер Владимир Байчер пригласил ее в свою труппу недаром. Наверное, он сразу почувствовал, что Марина Суворова – актриса широких возможностей, которая способна сыграть любую роль: от трагической до ярко гротесковой и даже комической. Так и получилось. Среди ее персонажей в «Чеховской студии» - Стрелкова в спектакле «Барыня» по раннему рассказу А.П. Чехова и очаровательная свинья Хавронья Ивановна в «Сне Каштанки», несчастная, неприкаянная Надежда Федоровна в «Дуэли» и обворожительная Королева в спектакле «В одном сказочном королевстве» по сказкам Г.Х Андерсена, две не похожие друг на друга роли в спектакле «Добрый вечер, папа!» по пьесе Александра Вампилова «Старший сын» и вдовушка Попова в пьесе-шутке А.П. Чехова «Медведь», etc.
Особо хочется сказать о спектакле «Барыня» - трагической, беспросветной истории о чувственной, надменной барыне и соблазнённом ею деревенском пареньке, который в пьяном угаре убивает свою несчастную молодую жену. Помещица Елена Егоровна Стрелкова жаждет удовлетворения своей неуёмной похоти и не останавливается ради этого ни перед чем. Эта вальяжная, томная и порочная дама в исполнении Марины Суворовой обладает «колдовской» внешностью - огромными пушистыми «очами», стройным станом и обворожительными формами. Она обволакивает окружающих своими чарами и прекрасно понимает, что эти чары безотказны. Поэтому уход понравившегося ей деревенского паренька Степана со службы на её конюшне воспринимает не как нарушение договора или оскорбление, а как досадное, нелепое недоразумение. При всей одиозности этой порочной женщины в ней иногда вспыхивают какие-то «человеческие» чувства, которые, правда, достаточно быстро гаснут и уступают место привычной похоти, надменности и презрению к окружающим. А.П. Чехов беспощаден к погрязшим в пороке героям рассказа. Режиссёр спектакля В. Байчер уверен, что театр должен помочь зрителю ощутить ужас происходящего. В одном из интервью он признался: «Постановка передаёт ту степень откровенности, жёсткости и остроты, которую вносит в свой рассказ Чехов. Мы как-то привыкли стыдливо считать Чехова таким мягким интеллигентом, почти пуританином, а ведь это совсем не соответствует действительности. Потому что Чехов был человеком очень широких взглядов, человеком, который воспринимал эту жизнь во всей, порой неприглядной, полноте, и такой передал её в своих рассказах». Высокая трагедия под названием «Барыня» потрясает. Недаром именно этот спектакль в 2014 году был приглашён на фестиваль, посвящённый 110-летию со дня смерти А.П. Чехова в Баденвейлере.
Последней по времени премьерой театра «Чеховская студия» стал спектакль «Чехов. Чайка», поставленный В. Байчером на природе Мелиховского музея-заповедника. Марина Суворова играет в нем Машу Шамраеву. Признаюсь честно, ее героиня меня поразила. И дело не только в экспрессивности и эмоциональности актрисы, ее своеобразном голосе, порывистой пластике, выразительных, нежных и страстных глазах. Глядя на нее на сцене (хотя назвать сценой те площадки, где играется спектакль, сложно), я вдруг понял, что такое чеховские «пять пудов любви», как они могут окрылять, но, при этом, буквально придавливать к земле своей адской тяжестью. Маша Марины Суворовой не просто обожает Константина Треплева и всё, что с ним связано. Она всеми нитями своей души переплетена с ним, с его мыслями и чувствами. При этом ты ощущаешь, как огонь страсти на твоих глазах буквально испепеляет ее, и она в свою очередь опаляет этим огнем тебя! Применительно к Марине не хочется употреблять ставшие уже банальными выражения «на разрыв аорты» или «до полной гибели всерьез». Но что-то подобное приходило на ум во время этого необычного, яркого и страстного спектакля. О нем и многом другом мне удалось поговорить с Мариной Суворовой в мелиховском «Театральном дворе».
Первая пятилетка, Щепка, Щука и Антон Павлович. Марина, в этом году исполнилось пять лет вашей службы в Мелиховском театре «Чеховская студия». Как вы оцениваете итоги своей «первой пятилетки»? Все ли вам по сердцу в этом театре? Для меня с этим театром связано возвращение в актёрскую профессию. Здесь есть все то, что важно для меня в профессии. Это главное. А идеально не бывает нигде. Статус вашего театра весьма необычный. Как вы относитесь к тому, что он существует при музее? Театр – это театр, он не может существовать при чём-то. Есть музей, и есть театр. Мелихово для нашего театра – это душа и место действия. Усадьба, где жил А.П.Чехов, где он написал «Чайку». Хорошо, что есть возможность прикоснуться… И подпитаться… А то, что придется играть в основном произведения одного автора, не смущало? Я, если честно, не думала об этом. У меня появился шанс вернуться в профессию, этого было достаточно.
Чехова играть не надоедает? Нет. Между тем, мы немного забежали вперед. Расскажите, пожалуйста, как складывалась ваша творческая судьба до Мелихова? После института я 5 лет работала в Питере в театре Сатиры на Васильевском. Вернулась в Москву, участвовала в разных театральных проектах. В том числе, в Театре doc., Артхаус, МГИЭТ. Играла моноспектакль «Маленькая» по «Повести о Сонечке» Цветаевой. Эту работу я начинала еще в институте, потом она выросла в спектакль, а сотрудники Музея Марины Ивановны в Борисоглебском переулке с радостью откликнулись на мое желание сыграть у них. Потом Владимир Григорьевич Байчер пригласил меня в свой театр. Вы закончили сначала актерский курс Щепкинского института, а потом режиссерский курс в Щукинском. Не секрет, что театральные направления, которые проповедуют эти учебные заведения, несколько отличаются друг от друга. Иногда даже говорят об их соперничестве. Не было ли у вас диссонанса во время учебы? Нет. В Щепке от нас добивались в первую очередь правды чувств, в Щуке остроты формы. Но по сути говорили одно и то же: «партнёр», «взаимодействие», «эмоциональная заряженность», «событие»… В Щукинском институте я училась у Леонида Ефимовича, он профессор РАТИ-ГИТИС, так что можно считать, что и в ГИТИСе поучилась. Важнее не то, где учишься, а у кого. Римма Гавриловна Солнцева, Леонид Ефимович Хейфец. Мне повезло.
При каких обстоятельствах вы, будучи уже сформировавшейся и вполне успешной актрисой, занялись режиссурой? Все произошло случайно. Работая в Питере, я получила приглашение преподавать в Санкт-Петербургской театральной академии, чем с удовольствием и занялась. Выпустила со студентами дипломный спектакль «О любви» по рассказам русских писателей. Это была моя первая режиссерская проба. Позже уже в Москва, драматург Елена Исаева предложила мне восстановить спектакль по ее пьесе «Первый мужчина» в Театре doc. В 2007 г. я сотрудничала с Театром «МЕЛ». Поставила у них мюзикл «Кошки, брысь!». Так что судьба сама меня затянула в это дело.
Говорят, что актер или актриса, которые «хлебнули» режиссуры, потом не очень уютно чувствуют себя в основной профессии, им сложнее покоряться воле другого режиссера. Вы за собой такого не замечали? Нет, я послушная актриса. Задача актёра – создание образа в соответствии с режиссёрским замыслом. Задача режиссёра – помочь актёру, организовать творческий процесс, создать целостное художественное произведение. Если каждый профессионально, ответственно и с удовольствием занимается своим делом, не нарушая границ, получается спектакль. Когда я актриса, то не лезу в режиссуру, а занимаюсь своим делом. Вы, действительно, работали с очень хорошими режиссерами. А начинали 10 лет назад, если я не ошибаюсь, у Олега Рыбкина? Да, это была моя первая работа в театре. Олег Рыбкин в Питере в Театре на Васильевском поставил пьесу «Сила привычки». Это был удивительный спектакль, главную роль в котором играл Юрий Ицков. Так что мне повезло сразу попасть в компанию к хорошему режиссеру и к замечательному партнеру. Мне это очень много дало.
Индивидуальный подход, шаг влево - шаг вправо и квинтэссенция порока. К сожалению, ограниченные рамки публикации не позволят нам перечислить всех режиссеров, с кем вам удалось поработать. Но о том, с кем вы работаете сейчас, все же хочется спросить подробнее. Как вы считаете, что отличает руководителя Мелиховского театра «Чеховская студия» режиссера Владимира Байчера от других его коллег? Владимир Григорьевич всегда помогает выстраивает роль исходя из индивидуальности каждого актёра. Очень просто, понятно, но всегда по-новому разбирает пьесу. Жёстко обостряет конфликты персонажей. После этого работать над ролью легко.
Мне показалось, что при всей жесткости рисунка роли, который вам выстраивает Байчер, он дает вам определенную свободу для самовыражения. Прав ли я? Да, это так. Я не могу говорить за других, но сама ощущаю абсолютную свободу! На репетиции он высказывает свой взгляд на то, что происходит в данной сцене. И мне больше ничего от него не нужно! Я этим заряжаюсь и потом стараюсь взаимодействовать с партнерами именно в этом ключе. Какими способами я этого буду добиваться, это мое дело. Но, руководствуясь школой моих педагогов и Байчера, я стараюсь добиваться выполнения задачи по максимуму. Поэтому мне легко. Я отпускаю себя и полагаюсь на свои мысли и интуицию. Для примера, расскажу о том, как репетировалась сцена в спектакле «Барыня». Мы думали: как должна ждать главная героиня помещица Стрелкова мужчину, которого она себе «заказала»? Он для нее – наркотик! Она не может ни есть, ни спать, ни даже жить! Она, как настоящая наркоманка, ждет «дозу». Владимир Григорьевич мне сказал: «Подумай, как она его ждет, что при этом делает?» Мне пришла в голову мысль, что она должна мыться. Другой режиссер посмеялся бы и забыл. А Байчер загорелся и воскликнул: «А почему бы и нет!» И мы стали пробовать. В результате эта сцена стала ключевой к пониманию степени бесстыдства Стрельчихи. Так что, действительно, свобода у меня полная. Но свобода, которая позволяет быть уверенной в том, что я делаю все в связи с общим решением спектакля и характером моей героини.
То есть, вы не ощущаете режиссерского давления, когда «шаг влево и шаг вправо – считается побегом»? Нет. Каждая моя роль рождается в сотворчестве. Ну, раз вы сами начали разговор о ролях, вспомнив вашу потрясающую Стрелкову, давайте продолжим разговор. Приходилось читать и слышать от театральных людей, что ваша барыня Стрелкова – это «квинтэссенция порока». Но, думая о ней, посмотрев спектакль еще раз, я пришел к выводу, что она не столь однозначна, что в ней есть такие глубины, о которых мы не подозреваем.
Когда я репетировала Стрелкову, то ни секунды не думала, что она плохая. Когда я ее играю, то понимаю ее во всем и согласна с ней. Я строила эту роль, размышляя о страшном, катастрофическом женском одиночестве! Она никак не может найти своего мужчину. И каждый раз, выбирая кого-то, верит, что это тот, кого она искала! Она хочет полностью отдавать себя мужчине, но получается, что забирает сама. Потому что у нее нет моральных границ. Нет понимания того, что хорошо, а что плохо. У нее есть понимание природное, животное, языческое. Она ищет объект для того, чтобы реализовать всю себя – физически, эмоционально. И, когда находит, впивается в него своими щупальцами и высасывает из него всю жизнь. И ни один из них не соответствовал ей в такой степени, чтобы она не пошла искать другого. А со стороны кажется, что это – страшное существо, почти не человек.
Компьютер с файлами, собака Павлова и трагическая Хавронья Ивановна. Следующий вопрос может показаться вам банальным и нескромным. Говорят, что актер всех своих персонажей черпает из себя. Вы согласны с этим? Неужели такие диаметрально противоположные личности, как Надежда Федоровна из «Дуэли» и барыня Стрелкова – тоже «из себя»?
Когда я пришла в институт, то на протяжении первого года учебы нам говорили: «Хлеб артиста – наблюдение. Наблюдение за собой и за окружающим миром». И в результате должен появиться «душевный компьютер». О нем нам, в частности, постоянно говорил в Щепке Николай Александрович Анненков, который в свои 104 года еще выходил на сцену Малого театра. Я ничего тогда не понимала, что за компьютер? Позже поняла: есть компьютер, а в нем файлы с информацией души: болью, радостью, ненавистью... И если я профессиональная актриса, то должна знать, какую кнопку нажать, чтобы открыть тот или иной файл. Причем так, чтобы было не только внешнее имитирование, но чтобы во мне включилась та часть, которая поможет мне разработать ту или иную роль. Поэтому, конечно, это из меня. Все, что есть в персонажах, есть и во мне. Хотя, может быть, в жизни проявляется не в таких масштабах.
Кнопка для открытия «файла» и актерская техника - это одно и то же? Пожалуй, да. Но есть глубокая техника и поверхностная. Поверхностная – это «физкультура». Когда я в нужный момент могу пустить слезу из левого глаза, ничего при этом не испытывая. Думаю, что любой актер (если владеет, конечно) этим пользуется. И я, в том числе. Ведь актеры – это люди, у которых бывает разное настроение. Бывает и внутреннее опустошение, когда играешь по несколько спектаклей в день. А бывает, что по ходу спектакля вдруг возникает «дыра», когда ты перестаешь что-то чувствовать! И тогда ты применяешь такие технические приемы. Это можно, например, сравнить с ситуацией, когда машину заводят «с толкача», когда ее невозможно завести. Конечно, если весь спектакль играть на внешней технике, зритель все сразу поймет: ты будешь плакать, а он не будет сопереживать.
С глубокой техникой, т.е. «файлами» все понятно. Вы их постепенно накапливаете. А поверхностная техника тоже нарабатывается с годами?
Да. Для примера расскажу о своей практике работы с детьми. Я разбираю с ученицей текст какого-то произведения. Предлагаю ей представить, что какой-то случай произошел с ней. И вдруг она, вспомнив что-то про себя, начинает плакать. И в этот момент я кричу ей: «Текст!» Она начинает его произносить на фоне живой реакции. И если делать это регулярно, то организм привыкает как собака Павлова, реагировать на определенный текст.
Условный рефлекс? Да! Психотерапевты используют этот метод в работе с пациентами, находящимися в нервном состоянии. Врач расслабляет пациента, и когда тот приходит в норму, он трогает его за руку или совершает какое-то другое действие, которое организм больного запоминает. В НЛП это называется «Якорь».
Итак, мы разобрались в общих чертах с вашей актерской «кухней». Теперь поговорим о вашем артистическом образе. Вы, на мой взгляд, прирожденная героиня, причем, порой трагическая. Достаточно вспомнить Стрелкову, Надежду Федоровну из «Дуэли» или Машу в «Чайке», о которой мы поговорим позже. И вдруг эта героиня появляется в гротесковых, комических ролях, например, в образе свиньи Хавроньи Ивановны в спектакле «Сон Каштанки»! Как эти роли сочетаются в вашей душе? Вы меня удивили. Я всегда считала себя характерной актрисой, причем комической. И в театре я в основном играла характерные роли. В спектакле «Заповедник» по повести Сергея Довлатова их у меня аж четыре. А что касается Хавроньи Ивановны, то она – моя самая трагическая героиня! Она у меня – француженка, эмигрантка и разговаривает преимущественно французскими поговорками. Кроме того, она безумно влюблена в гуся Иван Иваныча. Он – главная страсть ее жизни, а его смерть – настоящая трагедия. Я купаюсь в этой роли!
Вы «купаетесь» в любой вашей роли: будь то Надежда Федоровна в «Дуэли», Попова в «Медведе» или Макарская в спектакле «Добрый вечер, папа!»? Да. Я люблю эти роли. Люблю эти спектакли, люблю своих партнёров. Я очень остро на всё реагирую, и поэтому любая роль, в которой я могу выразить свои эмоции, для меня спасение. Жизнь на сцене и жизнь «в жизни» - это совершенно противоположные вещи. В быту я хочу комфорта и уюта, любви и благополучия, а на сцене все совсем наоборот: чем больше проблем и страданий, чем трагичнее судьба твоей героини, тем интереснее для меня и для зрителя. Поэтому так тяжело артистам, не находящим себе применения на сцене. Нереализованные эмоции в обычной жизни мешают. Иногда не успев отойти от спектакля, можно очень серьезно испортить себе жизнь. Ведь если у тебя большая роль, и ты находишься несколько часов на сцене, то организм перестраивается в конфликтный режим. Я вот после спектакля тихонечко, молча еду домой или в спортзал, и ни с кем не разговариваю.
Удается ли вам реализовать себя в кино столь же интересно, как в театре? В театре я, конечно, реализована больше. Нас так учили в институте: актер должен работать в театре и не должен соглашаться на проходные роли в кино! И я все предложения сниматься в сериалах отвергла, честно поехала в Питер в театр. И получила колоссальный актерский опыт. А в кино стала сниматься недавно. В сентябре вышел первый полнометражный фильм с моим участием «Трагедия в бухте Роджерс» молодого режиссера Филиппа Обрютина. Три недели во время съемок мы жили на Чукотке. Это была полноценная творческая работа.
Конфликт пролетария с церковью, избалованная принцесса и педали велосипеда. Почему вы вдруг решили поставить в своем театре два детских спектакля? С первым всё было просто. Владимир Григорьевич Байчер мне сказал: «Театру нужен спектакль по «Сказке о попе и работнике его Балде» А.С. Пушкина. Подумай, как это можно сделать!» Мне стало интересно, я начала думать. Но сразу возникла проблема: о чём ставить? О конфликте «трудящегося» с церковью? О том, как «народ» победил жадного, лживого попа?! Детям же это совсем не интересно! Да, наверное, и не нужно. Я понимаю, что у людей существуют разные точки зрения по этому поводу. Но я в своей жизни встречала разных священников и среди них было много замечательных, искренних, по-настоящему святых людей. С другой стороны, я понимала, что нельзя идти против автора. Пушкин написал такой текст, и в нём самом ничего менять, конечно, нельзя. Я стала думать, как же выкрутиться, про что должен быть наш спектакль?! И тогда пришла в голову мысль, о поповне, которая «о Балде лишь и печалится». И я решила: пусть у Балды с поповной будет любовь! И пусть он устраивается работать к попу ради нее! А поп в конце «сойдёт с ума», станет веселым и добрым и даже выдаст за Балду свою дочку! В результате спектакль был решен как ярмарочный балаган. В прологе Балда, Наталья и Бесенята разыгрывают перед публикой смешное действо, сотканное из русского фольклора. Потом на ярмарку приходит поп, и начинается история.
А как обстояло дело со спектаклем «В одном сказочном королевстве»? Изначально были поставлены два разных новогодних спектакля по «Принцессе на горошине» и «Свинопасу» Г.-Х. Андерсена. А потом возникла идея их объединить. Но не просто механически сыграть одну за другой две сказки Андерсена, разделив антрактом. Хотелось бы, чтобы их объединяла сюжетная линия. Так родилась история одного сказочного королевства. Получилось, по-моему, занятно. Детям нравится.
Есть ли у вас секрет, как заинтересовать детей спектаклем и вовлечь их в действие? Приходится ли вам уступать им в каких-то вкусовых вопросах? Дети будут играть в ту игру, которую вы им предложите. Они откликаются на то, что понятно, не скучно и правдиво. И еще, на мой взгляд, детский спектакль должен быть веселый. Хотя, наверное, в нем могут быть моменты, когда они задумаются. И еще я уверена в том, что ребенок должен чувствовать себя участником происходящего на сцене. Это мое режиссерское убеждение, по-другому я ставить не пробовала. Наверное, можно поставить детский спектакль за «четвертой стеной». Но я пока подобрала только такой ключик: ребенок должен понимать, что он - главное действующее лицо спектакля и все персонажи, находящиеся на сцене, должны бороться за внимание детей и «перетаскивать» их на свою сторону. И за счет этой борьбы будет двигаться действие.
Но здесь есть опасность, что ребенок начнет так активно вмешиваться в действие, что помешает актерам и в конечном итоге - нормальному ходу спектакля! Мои спектакли выстроены таким образом, чтобы дети имели возможность вступать в диалог с героями, и это не мешало бы происходящему на сцене. В «Одном сказочном королевстве» есть такой момент, когда свинопас предлагает принцессе исполнить ее желание в обмен на поцелуй. Тогда она спрашивает, есть ли в зале принцессы, которые могли бы поцеловать свинопаса?! И, начиная с самого первого спектакля, каждый раз находилась какая-нибудь девочка, которая соглашалась. И ни разу не было такого, чтобы актеры смутились, наоборот, ребёнок на несколько минут становится полноправным действующим лицом. Рождается живая ткань спектакля. И такое взаимодействие было запланировано при его постановке. То есть я старалась предугадать реакции детей. Бывало, что на каком-то спектакле дети реагировали иначе, и мы в следующий раз был готовы к такому развитию событий.
А взрослым интересны ваши спектакли или они рассчитаны только на детей? В этих спектаклях много интересного и для родителей. В них существуют два пласта юмора: детский и взрослый. Поэтому взрослые смотрят с удовольствием и все время хихикают. Наверное, потому что узнают в спектакле какие-то свои проблемы.
Следите ли вы за тем, как живет ваш спектакль, воздействуете ли на этот процесс? Я слежу за ними и изнутри, и «снаружи», потому что я в этих спектаклях играю сама. Но, честно говоря, у нас такие актеры, за которыми следить особенно не надо. Они никогда не выходят на сцену, чтобы просто «отработать» спектакль. Они получают от игры удовольствие, и их в какой-то момент нужно отпустить и уже не контролировать. Потому что они это уже присвоили. И я в этом смысле очень радуюсь, потому что спектакль движется вперед и растет. Спектакль ведь как велосипед: если педали не крутить, он упадет, а если крутить – поедет вперед. Невозможно, чтобы он стоял на месте.
Иногда говорят, что режиссер не должен играть в своих спектаклях. Что вы можете сказать по этому поводу, поскольку все же играете в своих сказках? Когда я выхожу на сцену в качестве актрисы, то режиссер во мне отключается полностью. И я не слежу за партнерами в этом смысле, а добиваюсь от них тех задач, которые важны для меня как актрисы. А если я начну всех контролировать, то первое, что сделаю – это забуду свой текст.
Нет ли у вас планов поставить теперь «взрослый» спектакль? Пока нет. Это очень тяжело. И вообще женская режиссура – это дело редкое. Но если бы я нашла материал, который бы меня настолько зажег, что я бы думала о нем дни и ночи напролет, наверное, решилась бы предложить его Владимиру Григорьевичу. Но сложность еще в том, что я , работая над спектаклем, отдаю ему все, что у меня есть. Для кого-то , может быть, это не так сложно, они фонтанируют идеями. Но мне приходится выжимать из себя буквально все! Моя жизнь превращается только в работу над спектаклем. А ведь у меня есть семья, двое детей. Так что пока не готова.
И даже возродить в Мелихове свой моноспектакль «Маленькая» по «Повести о Сонечке» М.И.Цветаевой тоже не готовы? Мне не предлагали… Застреленная чайка, оркестр-цирк и лопнувшая склянка. Марина, стал ли для вас спектакль «Чехов. Чайка», как принято говорить, этапным? Сложной ли была ли работа над ролью Маши? Безусловно, работа над ролью Маши стала для меня определённым этапом в моей актёрской жизни. И внутренней самостоятельной работы над ней мне потребовалось гораздо больше, чем фактических репетиций. Каждая Машина сцена репетировалась отдельно буквально по одному разу. И дальше уже шли общие прогоны. Я думаю, что во многом это произошло ещё и потому, что мы с режиссёром, как говорится, сразу совпали относительно того, кто такая Маша и что у нее болит. Сразу напрашивается вопрос: кто такая Маша и что же у нее болит? Для меня Маша – это чайка, та самая, застреленная Костей. Но пуля не убила её, а только прострелила навылет. А ещё Маша –это страшное одиночество и любовь. Она ранена этой любовью. А болит у нее Костя. И все остальное, кроме Кости, ей безразлично. Маша – максималистка, и у нее своё собственное мнение обо всём и особое видение искусства. Костя для нее – абсолютный гений! А его пьеса – самое гениальное произведение «всех времен и народов»! Она знает эту пьесу наизусть, кожей чувствует каждую запятую и ненавидит не понимающую в произведении Кости ни слова, кривляющуюся на плоту Нину. Маша убеждена, что это она должна стоять там, на сцене и произносить великий текст о «Мировой душе» и об одиночестве, то есть, Костин текст. И я уверена, что после того, как Костя застрелился, Машу нашли, как одну из героинь Мопассана, которая положила себе на лицо платок с хлороформом и легла спать.
Позволю себе «покопаться» в душе вашей Маши. Обычно ее играют как некую квинтэссенцию печали и трагедии, безвольную, аморфную, не желающую видеть жизнь вокруг себя и пребывающую в своем странном, иллюзорном мире. Ваша Маша вполне деятельна и активна. Вы намеренно шли поперек традиционных представлений о ней? Чехов в таких случаях всегда говорил: читайте, у меня все написано. Драматург вкладывает в ее уста такие слова: «Забуду! С корнем из сердца вырву!» Человек, который погружен в печаль и плывет по морю своих тайных эмоций, не может произнести такой текст. Она, действительно, борется, прежде всего, с собой, пытаясь вырвать из сердца эту любовь. Борется со всем миром за Костю. Бьется с каждым, кто его обижает, яростно кидается в схватку. Причем, порой даже с самим Костей! И недаром спектакль начинается с попытки разрушить этот театр, в котором играет не она. Не потому, что она ненавидит Костю, а потому, что хочет быть частью Кости, его жизни и его творчества. И поскольку сейчас такой частью является не она, а Нина, Маша хочет эту часть разрушить! Она яростно борется со всем тем лишним, что попадает в ее жизнь, потому что это ее категорически не устраивает. Ее мучительно раздражает Медведенко. Ей приходило в голову, что он достоин уважения хотя бы за то, что он так любит ее. Ведь он ежедневно проходит только в одну сторону шесть верст, чтобы ее увидеть! И она, я думаю, боролась с собой, чтобы возбудить в себе хоть какое-то чувство к Медведенко. Но у нее не получилось! И поэтому когда Маша говорит Семёну, что не может отвечать ему взаимностью, то это не просто слова. Она пыталась, но он никак не соответствует ее идеалу. Потому что есть другие люди: творцы, художники, - с которыми хочется быть рядом. Которые не «философствуют по-пустому» и не думают о деньгах. Станиславский писал «любовь—это повышенное внимание». Так я и играю. Внимание. И что бы она ни делала, объект внимания один – Костя. Даже после того, как он прогоняет Машу: «Господа, когда начнется, вас позовут, а теперь нельзя здесь. Уходите, пожалуйста!» У нас Костя делает это очень жёстко. И после этого она не может к нему приблизиться. Она может только следить, не появится ли он где-нибудь. Поэтому сразу после того, как сорвали его спектакль, она не бежит к нему, понимая, что сейчас она ему не нужна и даже ненавистна. Но потом всё-таки ищет его, потому что боится, что он что-нибудь с собой сделает. Она вообще на протяжении всей пьесы «охраняет» Костю. Во втором акте, когда идёт игра в крокет, Маша живет только одной мыслью: где Костя?! Поэтому в четвертом акте вместо того, чтобы ехать домой к ребёнку, она едет с Костей в гостиницу к Нине и уговаривает её через дверь. И узнав, что Нина плакала ночью в театре, Маша понимает: Костю нельзя оставлять одного, к тому же неизвестно, как он встретится с Тригориным. И она снова остаётся, хотя ребёночек «третью ночь без матери». Но именно в те пять минут, когда она отвернулась, все и произошло. И она себе этого не простит. Маша и в пьесе, и в вашем исполнении очень резка, угрюма и порой даже грубовата по отношению к окружающим, в том числе, к родителям. Она – мизантроп? Мне кажется, что ей никто, кроме Кости не интересен. Проблемы, стремления, разговоры окружающих кажутся ей ничтожными. Конечно, ей жаль мать, жаль Сорина, но это сродни жалости к домашней собаке или кошке. Ей отвратительно стремление Нины к богемной мишуре. Она не понимает, как можно сказать о пьесе Кости, что это не интересно. Что же тогда интересно: играть в крокет, читать Мопассана, кокетничать с Тригориным, удить рыбу?! Это не укладывается в ее голове, поэтому ей не о чем с ними разговаривать. О чем говорить с Аркадиной, которая все время выясняет только один вопрос: кто моложе, и рассказывает о том, как ее принимали в Харькове?! Маше это абсолютно не интересно! А папа все время пьет, мама занята любовными делами. Ей не с кем разговаривать!
Но с Тригориным она в третьем акте все же разговаривает! Тригорин вызвал доверие Маши, когда после спектакля Кости сказал: «Каждый пишет так, как хочет и как может». И в этот момент она поняла, что с ним можно иметь дело. Не подружиться, а просто выговориться. У нее очень много того, о чем бы она могла рассказать, но ведь её некому выслушать! Она разговаривает, может быть, с гусями или лошадьми… И она в лице Тригорина находит человека, который достоин, по ее мнению, выслушать ее. Но всё равно она разговаривает не с ним, а с собой через него, себя убеждает, ведь она решается на отчаянный шаг, выйти за Медведенко. Но и с Дорном она беседует откровенно и даже тянется к нему душой… Да. Потому что у мамы с ним отношения, и потому что он антипод отца. И потому что попался под руку. И потому что отобрал табакерку, значит ему не безразлично. И потому что он понял пьесу Кости. Для Маши тот, кто понимает Костю или хотя бы пытается понять, возможно, поймет и ее. Творчество Кости для нее – зеркало, она видит в Косте себя! Она даже одевается как Костя. Ваш старший коллега Юрий Голышев считает, что Чехов вложил в каждого из персонажей «Чайки» частицу самого себя. Как вы думаете, какую частицу себя он вложил в Машу? Я думала над этим. Несмотря на внешнюю мягкость и безусловную интеллигентность Чехов внутренне был категорическим перфекционистом по отношению к собственному творчеству. Думаю, что такую крайность в восприятии жизни он вложил и в Машу. А много ли в вашей Маше вас? Вся Маша – это я. Я, как и Маша, человек крайнего восприятия и крайних проявлений. В юности я была страшной максималисткой. С годами, правда, научилась это смягчать. Если влюблялась, то мне казалось, что больше ничего в жизни нет. И любовь у меня была большей частью несчастная. Поэтому для меня в роли Маши не было ничего непонятного и требовавшего дополнительного освоения. Я всё искала в себе. И внешние проявления Маши – это тоже вы? Да, я могу себе представить, что я рушу, уничтожаю что-то, с чем яростно не согласна. И что, как собака, прихожу туда, где считаю нужным быть, даже зная, что могут «плеснуть кипятком». Уже сейчас ваша Маша – это законченный, виртуозно «вылепленный» театральный образ. Есть ли «резервы роста», т.е. направление, куда и как этот образ может развиваться? Безусловно, есть. Думаю, что в сцене с Дорном Маша должна быть максимально остро беззащитной. Пока иду к этому. У вас в спектакле очень своеобразный 4-й акт, который может удивить или даже раздосадовать иного ортодоксального чеховеда. Вас не смущает такой не совсем чеховский финал? Я думаю, что режиссерское решение спектакля актером не должно подвергаться сомнению. Если режиссер сказал, что будет так, актер должен принять это. Вынуть из любой формы все, что он может, протащить свои «нитки» через любое решение. Мне кажется, что наша читка в 4-м акте – это очень точно. Финал «Чайки» уже столько раз играли! Может быть, нужно просто прочитать этот текст, чтобы каждый зритель увидел, представил себе и доиграл за актеров свой финал. Чехов предложил вам слова, а теперь пусть каждый представит себе, как это было. В этом есть смысл. И в том почти феллинивском оркестре-цирке, который устраивает Аркадина и все вокруг нее, в том числе, Маша, которая, наконец, чувствует себя частью этого общества. И в сцене Кости и Нины – абсолютно документальной и современной, которая играется без излишнего пафоса и нагнетания. И когда Костя стоит возле стола и свистит, возникает тот самый саспенс, когда я понимаю, ч т о будет с героем, а он еще какое-то время в этом существует. Наше решение 4-го акта – для тех, кто читал, смотрел и знает пьесу. Другим, наверное, будет сложно воспринимать этот финал. Но то, что такой финал играется именно в Мелихове, это важно. А может ли этот спектакль играться вне Мелихова? Безусловно, может. И, надеюсь, будет. Ведь репетировался спектакль буквально в комнате. Конечно, и пруд, и поле, и озеро, и воздух производят эффект. Но работы актеров настолько точны, ярки и новы, что можно поставить стол, стулья и играть в любом помещении. А, может быть, и стульев не нужно: просто «голый» актер на голой сцене.
Беседу вел Павел Подкладов
Тенью за вами следую повсеместно. Жизнь моя, Костя, сплошное несоответствие, И хочется пить, по-чёрному, беспробудно. Костя, не верьте, пьесе не нужно действия, К чёрту любовь, и играть в ней должно быть трудно. Озера нам бы хватило, луны и кулисы Если бы вы позволили мне остаться Знаете, Костя нет ни одной актрисы Из-за которой стоило бы стреляться Брошенный пленник, пуст и глубок колодец, Театр разрушен, сорвано представленье А роковая ошибка, мой полководец, Кроется просто в неверном распределенье. Лопнула склянка, но времени ход не нарушен Вновь журавли на болоте с криком проснулись. Слышите, Костя, свою бессмертную душу Я отдала бы за то, чтобы вы промахнулись. Версия для печати Зарегистрируйтесь чтобы прокомментировать новость
You need Flash player 8+ and JavaScript enabled to view this video.
Информация из первых уст
Все радиостанции московской области
You need Flash player 8+ and JavaScript enabled to view this video.
|
Погода
+6 +8 вечером +6 +8 ночью +5 +7
Котировки
Партнеры |