«Старые стены» в Ногинске

Людистаршегопоколенияпомнятфильм«Старыестены», вкоторомЛюдмилаГурченко исполниларольдиректоратекстильнойфабрики

Этарольотличаласьотпостоянногоамплуаактрисы. Многие знаютиотом, чтофильмэтотснималсявНогинскенаГлуховском хлопчатобумажномкомбинате. Прижизниактрисавыпустила несколькокниг, вкоторыхрассказывалаосвоейжизни. Одна изкниг - «Аплодисменты». Вэтом номеремынапечатаемотрывок изэтойкниги, вкоторомрассказывается, какснималсяфильм «Старыестены».

...Как-то февральским, а может, мартовским вечерочком все того же 1973-го я играю в театре все ту же безрадостную «Дурочку». В антракте за кулисы ко мне влетает второй режиссер с «Ленфильма» - человек живой, артистичный, с острым умом, легкий в общении, мгновенно ориентирующийся в любой обстановке. В общем, образ стопроцентного, незаменимого кинематографиста. И фамилия красноречивая - Беглов, Геннадий Беглов.

- Мадам, привет! Лихо пляшете, народ ликует... м-да... Скоро пожалуйте на родную студию-с? О! Это хорошо, хорошо... м-да... Мадам, а вы не хотели бы сыграть в фильме о-у лу-ю-бви?

И в моей голове с ходу засела мелодия из фильма «Мужчина и женщина». И вот я уже танцую с каким-то загадочным мужчиной в усах и бакенбардах. Вокруг тесно прижавшиеся пары. Плывет сладкая музыка.

…Съемки были в разгаре. Худсовет перестал придирчиво следить за моим исполнением роли директора. Приближался самый ответственный для меня «объект» - кабинет директора. Мы его снимали в настоящем директорском кабинете одной из ткацких фабрик Ногинска. Эта сцена, когда я провожу с начальниками цехов утреннюю пятиминутку. Знаю, что у меня на фабрике будет план. Знаю, что энтузиасты в моем коллективе есть. И они моя опора. За длинным столом моего директорского кабинета, вперемешку с актерами, сидели настоящие начальники цехов. Но мысль о том, чтобы я после смены спела им что-нибудь из «Карнавальной ночи», даже не обозначилась в атмосфере. Мы только сфотографировались на память, но без подчеркивания «нена-стоящести» происходящего. Все отнеслись с уважительным вниманием ко мне, как будто я и в самом деле - ну не директор, конечно, но какой-то все же начальник. Это были самые замечательные съемки. Для души!

17 июня 1973 года. Был жаркий летний день. Июнь - самый любимый волнующий зеленый месяц. В этом месяце идеальное состояние природы для влюбленности. И этого месяца я почему-то ждала уже в тридцать восьмой раз с тайными надеждами. В этом прелестном ногинском июне я только работала и любила свою семью. И больше ничего. Во Дворце культуры снимали свадьбу молодоженов. Снимали ночью, потому что днем во Дворце своя запланированная культурная жизнь. Закончили работу в четыре утра, быстро в машину - и в Москву. Короткий сон, а в девять утра у дома «киносъемочная» со сту-

дии «Мосфильм». Еду на съемку к Ташкову, где снимается главная декорация - «квартира Ванюшиных».

В 17:30 у студии стоит такси из Ногинска. Снимается режимный кадр: директор Анна Георгиевна Смирнова приходит к работницам в старые казармы-общежитие. Эх, сцена! Снимались сами работницы фабрики и только две актрисы. Все эти женщины годами стоят в очереди на квартиру, кому же, как не им, по-настоящему известно, что это такое. Они забыли про съемку, они обступили меня со всех сторон, они так пытливо всматривались: обманет или доведет дело до конца... Ах, я бы им все-все отдала, всем-всем квартиры, через все невозможные пути, ходы, просьбы, прошения - так на меня, актрису, играющую их директора, смотрели люди, не актеры, у которых актерская задача была их насущнейшей жизненной потребностью. Это одна из самых сильных и достоверных сцен в фильме Виктора Трегубовича. Режим кончился. И опять ногинское такси повезло меня в Москву. Мертвая, прямо в гриме и одежде, повалилась на кровать. Было начало девятого. Звонок. Ах, надо выдернуть штепсель.

- Дочурка, ето папусик! Як ты? Вже пять дней тибя не видев, моя ластуш-ка, мой труженичек. Ты ж не забывай себя так, а то ты... Ты, як я. Не могу

сидеть без дела. Мы ж з тобою не што и она. Ей усе спать и есть, во порода, ты скажи на милысть.

- Папочка, как ты, как чувствуешь себя?

- Наверна, скоро помру, а она все не верить. 3 утра, знаешь, дочурка, так сердце прихватило, ну, думаю, все, девки, война и смерть моя. Потом понапивсь разных лекарств, вроде полегчало.

…Это было в начале девятого, а в десять вечера я стояла в маленькой комнате, которую родители выменяли на нашу харьковскую квартиру. На тахте лежал мой папа и чему-то счастливо улыбался. Умер наш папа.

Безусловно, требуется время, чтобы разобраться в происшедшем, в своих эмоциях, в себе. Просто удивительно, какое же количество второстепенных, ненужных мыслей проскальзывает в час трагедии. Именно в тот момент, когда весь организм сотрясается горем. Ведь потрясение, казалось бы, должно придавить все мелкое и постороннее. Ничего подобного... Почему они закрыли крышку гроба? Подумаешь, законы: стоит автобус - открываем, поехали - закрываем. Скорее бы расстаться с этим автобусом. Зря эта тетка надела голубое платье - все в темном, какая бестактная, неужели она нравилась папе?

А я сама, тоже вырядилась - во все черное, и все со штучками, оборочками, все непросто, как будто на чужих похоронах замуж собралась милая вдовушка. Правильно папочка говорил: «Поший себе хоть одну солидную вещь...» Пошью, теперь пошью, даю тебе слово, папочка, теперь у меня все будет солидное... Не забыть бы тропинку, что ведет к могиле. Завтра одна приду сюда, поплачу, поговорю... Какая погода, как назло. Что? Троица? Да, да, папа говорил, что Бог на Троицу призывает к себе всех лучших людей. Но мне от этого не легче. Почему я не плачу? Ведь надо плакать... Да, надо вот с этими молодыми могильщиками расплатиться пощедрее, а то скажут, работали у артистки, что снималась в «Карнавальной ночи», а она пожмотничала. А-а! Бросать землю. Так положено? Да-да, помню. Значит, фотографию, где мы все на коленях у папы, я положила, крестик положила, платок моей школьной подруги Милашки с ее инициалами положила... Вот папин сын, мой родной брат Володя произнес нужные по такому случаю слова. Папа столько раз их говорил: «Хай земля ему будить пухум...» Ну все идет пока как у людей. А завтра я все, что у меня есть, - раздарю. Деньги раздам друзьям на угощение, этим старичкам, что стоят у церкви, - пусть помолятся за усопшего раба Марка. Папа будет доволен. А послезавтра он воскреснет и снова будет с нами. И в это я верила абсолютно. Да кто же тогда на этом свете должен жить, если такого чистого, моего доброго папы не будет! Нет, в тот момент у меня даже мысли не было, что это навсегда.

А назавтра я блуждала-блуждала по кладбищу, искала-искала дорожки и, казалось бы, неизвилистые тропинки... Не помню. Ничего не помню. Стемнело. Кладбище вечером пугает. В голову лезут страшные детские сказки. Ух о ж у по главной аллее кладбищенского парка, все оглядываясь и проверяя, где же я сбилась...

Папа во мне. Папа в нас! Он хотел, чтобы я работала, чтобы я несла людям радость. Он хотел гордиться мною. Он хотел, чтобы я была счастлива! Я буду работать, ты будешь мною гордиться, я буду счастлива!

...А на следующий день я стояла перед камерой. Три дня отпуска в связи с «непредвиденными обстоятельствами» кончились. И хорошо. Какое коварное изобретение - кинокамера. Она способна куда с большей пронзительностью, безжалостной точностью, чем литература и самое прекрасное фото, зафиксировать переливы и вибрацию души! Когда я смотрю те кадры, после свежей раны... Не-ет, не сыграешь, не загримируешь, не срежиссируешь.

Сокровенное идет из глубины - оно и есть подлинное. Больше всего в то время я боялась оставаться одна, наедине со своими мыслями.

В «Старых стенах» предстояло озвучание.

Подготовил Сергей КОЗЛОВ