Пушкинский

Евгений Стычкин: чтобы самоутвердиться, я… вышивал

— Я много наблюдал, Женя, как вы работаете, видел ваши спектакли и фильмы, но в «Бесах» вы абсолютно на себя не похожи. Вас даже трудно узнать…

— Такую вот задачу я перед собой поставил: любой ценой уйти от того, что обычно делал, от образа, к которому зритель привык. Я всегда стараюсь, чтобы новая моя работа отличалась от предыдущей. В данном случае мне удалось это сделать и потому что сама роль этого требовала, и потому что на это пошел режиссер Феликс Шуль-тесс, и гримеры хорошо поработали.

— «Бесы» — фильм сложный, ответственный. Долго снимали?

— Недолго, но для меня это был дико мучительный процесс. Во-первых, потому, что с ТАКОЙ литературой ни в кино, ни в театре я еще не сталкивался, никогда не играл роль подобного масштаба и такой степени отврати-тельности, что также немаловажно. Верховенский — абсолютный дьявол. Мне было очень непросто карабкаться по направлению к образу. И даже потом, когда я более-менее понял, какой он у меня, каждый раз возвращаться к нему было тяжело. И отходить от него было тяжело. И это мне в новость, нечто похожее было у меня разве что на съемках сериала «Бункер», где я также играл злодея. После очень жестоких сцен на душе было муторно. Ведь отрицательные эмоции — злобу, безжалостность — ты «достаешь» из себя, а не откуда-то.

— Что вы из себя вытаскивали, играя Верховен-ского? Во всяком случае, я ничего «дьявольского» в вашем облике не замечал…

— Чтобы сыграть убийцу, совсем не обязательно вызывать в себе желание кого-то убить. Но чтобы зритель прочел в тебе какую-то черноту, эту черноту надо из чего-то соткать. И то, что ты в себе вызываешь подобного рода эмоции, даром тебе не проходит. Это или остается в тебе, или требует времени, чтобы быть смытым.

— Когда я брал интервью у Александра Стриженова, он назвал вас своим любимым актером…

— Мне это очень приятно слышать. Со своей стороны, могу сказать, то удовольствие, которое я получаю у него на съемочной площадке, — почти интимного свойства.

— В первом фильме Стриженова «От 180 и выше» у вас была главная роль, а в «Любовь-морковь» — вто-роплановая. Вы не в обиде?

— Наоборот, я очень благодарен Саше. То, что я делаю в этом фильме, никогда раньше ни в кино, ни на сцене не делал. Сам персонаж, которого я играю, не комплексующий, невероятно уверенный в себе, жесткий, брутальный. Он — профессиональный вор и убийца. А «Флэш. ка» мне дорога тем, что Георгий Иванович Шенгелия позволил мне попробовать то, что актерам всегда любо, — сыграть несколько сильных переломов внутри одной роли. Мой персонаж все время удивляет зрителя неким несоответствием того, что о нем думаешь и чем он является. Он работает в банке — менеджер высшего звена, очень серьезный компьютерщик. И во всех отношениях ультрасовременный человек. Лично я ни тем, ни другим не являюсь. Я несовременный и ничего не понимаю ни в банковском деле, ни в компьютерах. Мне не знакомы ни стиль жизни, ни психология этих людей. Поэтому мне было непросто, но я готовился, старался.

— В «От 180 и выше» ваш герой самоутверждался тем, что кадрил девушек высокого роста. А вы как самоутверждались?

— Я… вышивал. Я вышивал «крестиком» и добился в этом невероятных высот.

— Это было…

— В 6 — 7 классе, с восьмого класса все начали серьезно учиться, готовиться в институт, и нам на уроках труда было уже не до вышивания.

— Вы росли в уникальной семье. Бабушка — знаменитая балерина…

— И бабушка, и мама, и две тети. Причем одна из них суперзнаменитая — тетя Лена Рябинкина…

— И вдруг вышивание «крестиком»… Как ваши близкие отнеслись к этим увлечениям? Они, насколько мне известно, люди неординарные…

— Да нормально отнеслись. Для них главным было, чтобы ребенок не начал пить-курить, не стал лгуном и подонком. Нет ведь закона, что мужчиной ты становишься, только если имеешь жесткую бороду, куришь крепкие сигареты и накачал невероятного размера бицепсы? Мужское начало, наверное, проявляется в другом.

— А вам разве не хотелось иметь невероятных размеров и невероятной крепости бицепсы и прочие мышцы?

— Не только хотелось — я девять лет занимался восточными единоборствами.

— Девять лет! Это параллельно с «крестиками»?

— Параллельно. В силу некоторых причин я сначала начал заниматься для здоровья дыхательной гимнастикой. А потом, естественно, как любому мальчику, в том числе и тому, кто занимается вышиванием, захотелось научиться крушить рукой кирпичи… Но если в восьмом классе я вышивание бросил, то спортом продолжал заниматься. Мне хотелось как можно больше и лучше уметь кататься на лошади, прыгать с трамплина, бегать на лыжах, а просто тупо качать мышцы — это не по мне. Людям моей комплекции иметь большие мышцы — только к земле прижиматься.

— В жизни пригодились вот эти самые восточные единоборства?

— Давным-давно энное количество раз пригождалось… Но в принципе мне всю жизнь удается избежать физического контакта при разрешении конфликтов.

— Но вы вроде человек темпераментный…

— На татами — да, я становлюсь совершенно бешеным, и это мне всегда помогало. Если в тебе нет хотя бы килограммов восьмидесяти, очень непросто быть крепким бойцом, и потому всё решает духовитость. А на улице… Во-первых, опять-таки, если в тебе нет хотя бы восьмидесяти, ты не можешь «потолкаться» — ты можешь только нанести человеку очень серьезную травму, чтобы он тебя не избил. А этого не хочется. Во-вторых, на самого сильного, самого быстрого и самого смелого бойца найдется еще более сильный, быстрый и смелый или, что еще хуже, — нож или пистолет.

— Я не раз наблюдал за вами и всегда поражался: энергия в вас бьет ключом, с лица не сходит улыбка, все вокруг вас заражаются вашим весельем. Трудно поверить, что вам бывает грустно, одиноко, что вам знакомо такое нехорошее слово, как депрессия…

— Оно мне действительно незнакомо — это слишком большая роскошь. Депрессия и грусть хороши, если ты писатель, живешь один. В горах, например, и у тебя красивый домик. Ты растапливаешь камин, пишешь выстраданную тобой книгу. Или рисуешь. Или, на крайняк, ты фотограф. А если у тебя профессия, в которой ты всегда и везде общаешься с людьми, то ты обязан быть общителен и не имеешь права никогда и нигде показать, что тебе плохо и что у тебя плохой характер.

— У меня сложилось впечатление, что вы совсем не такой, каким себя представляете на людях…

— Вот и замечательно, я — разный. И, конечно, моя жизнь намного сложнее, чем я про нее рассказываю.

Беседовал Геннадий БЕЛОСТОЦКИЙ

ЕВГЕНИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ СТЫЧКИН родился 10 июня 1974 года в Москве. Отец — переводчик-синхронист Алексей Стычкин. Мать — бывшая солистка Большого театра Ксения Рябинкина. Окончил английскую спецшколу №30 (№1276). Учился во ВГИКе (курс А. Б. Джигарханяна, А. Л. Филозо-ва). С 1994 года артист Театра клоунады Терезы Дуровой.

С 1995 года актер Театра Луны. Играл в спектаклях «Предложение» («Школа современной пьесы», реж. И. Райхельгауз), «Страх и отчаяние Третьего рейха» (Театр «Вишневый сад», реж. А. Вилькин), «Машенька» (Театральная компания Сергея Виноградова, реж. С. Виноградов), «Чарли Ча» (Театр Луны, реж. С. Проханов, премия «Чайка» в номинации «Прорыв-2000» за главную роль), «Фауст» (Театр Луны, реж. Ф. Гойфман) и других.

На данный момент сотрудничает с театральной компанией С. Виноградова, Театром им. Моссовета, Театром «Школа современной пьесы», Театром имени Евгения Вахтангова.

Фильмография актера насчитывает более 60 картин.

Был женат на пианистке Екатерине Скана-ви, отец троих детей (сыновья — Алексей и Лев, дочь — Александра). Нынешняя жена — актриса Ольга Сутулова.