Пушкинский

Аварийная посадка

Шёл 1957 год. Противостояние двух великих держав, СССР и США, было чрезвычайно жёстким. Нам надо было убедить противника, что с Советским Союзом ядерные шутки не проходят. Тогда как раз подходило время лётных испытаний межконтинентальной баллистической ракеты Р-7. Но было ясно, что с полигона Тюра-Там она не способна по дальности перекрыть всю территорию США. Поэтому боевые стартовые позиции «семёрки» необходимо было размещать значительно севернее.

А я, молодой инженер-лейтенант, только год назад окончивший Военную Краснознамённую инженерную академию связи им. С.М. Будённого, служил тогда в НИИ-4 Министерства обороны СССР, в лаборатории систем радиоуправления полётом ракет. Само собой разумеется, нам пришлось участвовать в поисках мест размещения стартовых позиций Р-7. Мы должны были по заданным координатам точек старта «семёрки» определить районы расположения пунктов системы радиоуправления ракеты — основной и зеркальный — так, чтобы перекрыть всю площадь целей по дальности и азимуту. После решения теоретической задачи нам предстояло принять участие в рекогносциро-вочно-изыскательской экспедиции на территории нами же выбранных районов. Одна такая экспедиция, работавшая осенью 1957 года, запомнилась мне особенно ярко и подробно. Почему — станет ясно из дальнейшего рассказа…

Было это в Ямало-Ненецком национальном округе. Прибыв на место, мы обосновались в заброшенном, но пригодном для походного обитания доме. Возле дома, стоявшего на высоком берегу реки Полуй, находилась достаточно большая площадка. На неё можно было принять вертолёт, без которого выполнить работу в полном объёме мы не смогли бы.

Начали работу с обследования ближайших площадок, на которые можно было добираться пешком либо на вездеходе. На отдалённых точках работали методом «десанта». Утром вертолёт выбрасывал нас на точки, где мы работали весь день, а вечером возвращал на базу. К сожалению, погода к тому времени стала неустойчивой: солнечные дни сменялись дождливыми, а иногда нас накрывал снежный заряд. Поэтому работу выполняли поторапливаясь.

Однажды наш выход закончился весьма неприятно. Мы работали на точке, как обычно, когда вдруг нас накрыл мощный заряд дождя. Только к полуночи дождь прекратился, но прижал небольшой мороз. Вертолёт забрать нас не смог, идти пешком на ночь глядя мы не решились. Устроились на ночлег на небольшой поляне массивного соснового бора. Разожгли приличный костёр и улеглись спать прямо на земле, постелив сосновые ветки. Мокрая одежда сохла, но с одной, обращённой к огню, стороны, другая же сторона промерзала. Так мы дождались утра. Погода выдалась лётная, и вскоре прилетел вертолёт. Командир умудрился посадить машину на очень маленькую площадку. Как только техник открыл дверь, мы тут же оказались в салоне машины. Во время взлёта порыв ветра бросил наш геликоптер на деревья. Слава богу, «Ми-4» уже набрал высоту. Слегка коснувшись верхушек деревьев, аппа-

рат ушёл вверх и тут же лёг на курс домой. Это был первый, но далеко не единственный рискованный взлёт вертолёта. Такова была наша работа.

Наконец, остался неизученным самый отдалённый южный район. Два рейса вертолёта — и мы уже там. Несколько дней работали геодезисты и геологи. Ночью спали в палатке, так же как на Ямале. Но погода здесь была не та, стало значительно холоднее и мокрее. За ночь одежда не успевала высыхать. По молодости лет я мог спать всю ночь напролёт. А вот командир второго вертолёта и авиационного отряда экспедиции майор Бриджев, прилетевший для помощи при передислокации на нашу базу, ночь проводил у печки, подкладывая в неё дрова, чтобы поддерживать в палатке тепло. Иногда просыпаясь, я видел эту картину.

Утром следующего дня два борта, Бриджева и Бирюкова, ушли на основную базу, забрав всё, что можно, и оставив здесь только инженерно-технический состав — завершать дела. Бриджев должен был с базы уйти на Салехард и далее на Воркуту, а Бирюков — вернуться за нами. Вскоре вертолёт Бирюкова прибыл, мы погрузили теодолит и буровое оборудование, и «Ми-4», не глуша двигателей, набрал высоту и взял курс на базу. В салоне машины стояла привязанная жёлтого цвета пятисотлитровая бочка для запасного горючего. Места в салоне было маловато, поэтому разместились кто как мог. Техник Кудряшов, по обыкновению, уселся на бочку и, как только вертолёт взял курс домой, заснул — это у него всегда получалось великолепно. Я примостился под штурманской лесенкой и дремал, поглядывая на уже покрытую снегом землю. Вертолёт шёл над извилистой лесотундровой рекой, русло её то разливалось в болотистой равнине, то огибало высокие берега, покрытые мощными сосновыми борами. Казалось, ещё немного — и мы дома.

Но тут произошло непредвиденное. Двигатель вертолёта сменил тональность, моё ухо уловило

это сразу же, из патрубков пошёл дым, чего при нормальной работе двигателя не бывает. Наш «Ми-4» довольно интенсивно стал терять высоту. Сознание моё ещё не восприняло происходящего, когда раздался треск ломаемых деревьев, и вертолёт врезался в землю. Кудряшова с бочки как ветром сдуло, и он, открыв дверь салона, выпрыгнул на землю. За ним высыпали и все остальные.

То, что мы увидели, не вызвало у нас оптимизма: вертолёт по самую гондолу зарылся в землю, от четырёх лопастей машины осталась одна, хвостовая балка перебита прямо посредине, и отломанная часть грустно свисала над землёй. Остальное всё было цело. Нам потребовалась не одна минута, чтобы прийти в себя. Затем последовала бурная реакция на происшедшее, граничащая с групповой истерикой: все хохотали, прыгали, тискали друг друга. Только командир вёл себя сдержанно, вполголоса проклиная тундру, в которой на вынужденную он садится уже четвёртый раз.

Осмотрели местность. Неуправляемый вертолёт миновал довольно крутой обрыв реки и врезался в небольшой участок давно сгоревшего леса. Сухие сосенки в руку толщиной не представляли большой опасности для падающей машины. Прямо по курсу, метрах в пятидесяти, начинался сосновый бор, встреча с которым не предвещала бы ничего хорошего. Нас пронесло между Сцил-лой обрыва и Харибдой зрелого леса. Видно, родились мы в рубашках.

После того как возбуждение наше прошло, командир начал деловито организовывать необходимую в этом случае работу — времени было мало. Он определил несколько человек готовить площадку для вертолёта аварийной комиссии, техник Кудряшов, не дожидаясь команды, начал приводить машину в «божеский» вид. Командир, штурман и я развернули карту.

— Саша, где мы находимся? — обратился командир к штурману.

— Не знаю, — ответил штурман. — Минут семь назад я дал последний азимут и спрятал карту.

— Определяйся, как знаешь, — буркнул командир.

Обменявшись мнениями, мы решили идти точно на север, полагая, что рано или поздно выйдем на железную дорогу. По карте определили, что это может произойти, как только мы пересечём три речки. Как же мы ошибались!

Довольно быстро подготовили площадку для другого вертолёта, привели в порядок нашу израненную машину, налили в свои фляжки спирту, заперли дверь кабины.

— Чехлить лопасти не будем, — грустно пошутил Кудряшов.

Завершив дела, мы тронулись в путь, который нам предстояло одолеть пешком. Командир приказал идти в колонну по одному, направляющим определил себя, замыкающим назначил меня. Сначала такие строгие команды нам показались излишними, но потом мы убедились, что от строгого порядка порою зависит жизнь.

Начали мы свой поход примерно в четыре часа. Пошёл снег — туча, от которой мы так старательно убегали на вертолёте, всё-таки догнала нас. До полуночи шли бодрячком, ещё были силы и хорошее настроение от благополучного исхода

аварийной посадки. После полуночи, особенно после двух часов ночи, состояние у всех было сумрачным: мы шли как сомнамбулы, не отдавая отчёта, что с нами происходит. Переходы командир организовал, как положено по уставу, — 50 минут идём, 10 минут отдыхаем. Так вот, в эти 10 минут мы падали, сгребали руками снег, совали его в рот и мгновенно засыпали. Но перед тем как дать команду «привал», командир считал нас поштучно. На одном из таких привалов командир не досчитался одного человека. Он повернулся ко мне: «Пока эти спят, иди и ищи. Один не возвращайся!» Эти слова командир произнёс тихим голосом, но мне стало не по себе. К счастью, мне пришлось вести поиск не более 50 метров. За болотной кочкой, а она метровой высоты, спал Кудряшов. Мы вернулись вдвоём, но отдыхать на этом привале мне не пришлось.

Тяжелее всего было переходить реки, точнее, речушки — так, чтобы не промочить ноги. Сначала мы считали такие речушки и очень радовались, преодолев очередную, но после пятой это занятие бросили. Помнится, несколько раз была массовая галлюцинация — нам всем казалось, что впереди виднеются железнодорожная насыпь и столбы телеграфной линии. Мы бросались вперёд, но очень скоро понимали, что ошиблись. Полегче стало, когда рассвело. И вот мы действительно увидели насыпь и такие желанные и, главное, настоящие телеграфные столбы. Вскоре мы увидели свою базу, навстречу нам бежали все, кто так долго и с тревогой ждал нас. Честно говоря, считали нас погибшими, и оставалось полчаса до того, как они должны были докладывать о случившемся руководству экспедиции.

После того как мы притащились на базу и отдали должное радости встречи, санинструктор обработал наши в кровь истёртые ноги, повар постарался накормить всем, что у него было, а командир разрешил наконец «обмыть» наше благополучное приземление и столь тяжёлый переход.

Борис КАНТЕМИРОВ, ветеран подразделений особого риска