Раменский

Светлана Крючкова: «Я сама себе театр»

Культура — 25 Марта 2014, 10:38

Гость ЖВ. После выступления во Дворце культуры известная актриса Светлана Крючкова побеседовала с ЖВ о поэзии, времени и молодежи
«Давайте не будем о политике, а будем о поэзии», — сразу осекает меня Светлана Николаевна, едва я начинаю задавать вопрос о Крыме. Пронизывающий взгляд и твердый, очень убедительный голос. Никакой политики, никаких общих вопросов — «я люблю разговаривать конкретно, вообще не люблю теоретизировать».
— Светлана Николаевна, а время сегодняшнее вы как оцениваете? Не с политической, а с общечеловеческой точки зрения.
— Я не философ и не политик. Знаете, Михаил Александрович Чехов (русский и американский драматический актёр, театральный педагог, режиссёр. Племянник писателя Антона Чехова. — Прим. авт.) говорил, что высший патриотизм — делать свое дело на 100%. Для меня важно одно — сохранить русский язык, русскую поэзию. Это, если хотите, мое послушание. У каждого есть свое предназначение. Валя Гафт как-то сказал: «Света родилась на этот свет для того, чтобы озвучить поэзию Ахматовой и Цветаевой, чтобы это не было забыто». Потому что это может пропасть, провалиться и потом уже никогда не всплыть. Я не могу жить без русской речи. Уезжаю за границу — и через неделю тоскую: хожу по дому, сама читаю стихи. Не могу жить без него, как нормальный человек, который не занимается творчеством, без привычной еды. Отсутствие русского языка действует на меня критически. Не могу долго находиться в стране, где не говорят по-русски. Более того, у меня есть физиологическая потребность видеть русские буквы. Мне нужно чтиво на русском языке, без этого я схожу с ума. И, к своему счастью, в поэтических залах я вижу людей молодых. В Петербурге, кстати, их больше, чем где бы то ни было.
Если каждый будет выполнять свою конкретную задачу, а не заниматься пережевыванием в фейсбуке происходящих политических событий... Это все кухонный патриотизм, кухонный энтузиазм и т. д. Бессмысленное сотрясание воздуха. Делайте, пожалуйста, так, чтобы вокруг вас жить становилось чище, лучше и светлее. В буквальном и переносном смысле слова. Чтобы ваш подъезд был чистым, чтобы был порядок в вашем дворе, чтобы души людей, которые находятся вокруг вас, становились лучше. Я выхожу с одной задачей — инфицировать хотя бы одного зрителя своей любовью к поэзии, к тому или иному поэту, и я знаю, что... Знаете, мне многие говорят: как в церковь сходил. Происходит некое очищение. У тех, конечно, кто к этому способен. Есть абсолютно неспособные люди, там, собственно, и души не бывает.
— Но раз они приходят, они чего-то ждут от вашего выступления, ищут...
— Они приходят посмотреть на то, как я выгляжу, за сплетнями, за развлечениями, за «Большой переменой». В романе Торнтона Уайлдера «День восьмой» один из персонажей говорит одному из героев, что Бог создал какое-то количество душ. Люди плодились и размножались, их стало больше, но душ осталось столько же, сколь и было. Поэтому есть люди бездушные, это правда. Но на мои вечера таких приходит все меньше, для них там нет пищи, я им ее не даю. А сегодняшний зал, наверное, лучший за последний год. Я вижу умные лица, слышу, как они понимают каждую мою мысль, каждое слово, ловят на лету. Мне было очень приятно. Я сбилась, у меня все было написано совершенно по-другому, и пошла «по живому». О чем мне хотелось говорить, о том я и разговаривала: о самом любимом, о том, что меня волнует. И я ответила на все вопросы. И я считаю, что человеку, который был на моем вечере, вопросы задавать не надо, потому что ответ художника в том, что он делает на сцене.
— Вы сказали о том, что больше всего молодежи приходит именно в Питере.
Чем вы это можете объяснить?
— Откуда же я знаю? Я не социолог. Вот у меня 10 марта был ахматовский вечер. Зал 1300 мест, точно было полторы тысячи. На хорах стоит и сидит молодежь, в боковых ложах — одна молодежь. Хотя программа в этом году была очень сложная, рассчитанная на уже подготовленного зрителя.
— То есть люди приходят уже подготовленные?
— Они уже просто знают это, конечно. Не первый раз, значит, приходят.
— Вы говорите о любви к русской речи, сохранении русского языка. Сегодня вы читали произведения классиков, оцененных и любимых. А с молодыми поэтами что? Они продолжают традиции, берегут, обогащают язык?
— Я читаю современных поэтов. Это и Александр Володин, и Геннадий Анатольевич Рябов — поэт, которого мало кто знает, человек, неоднократно видевший смерть и знающий цену жизни и смерти. Он пишет просто, и за этой простотой колоссальная глубина. А все эти изыски. Ну, вот, Вера Полозко-ва. Чем может потрясти меня Вера Полозко-ва, кроме желания выбиться в люди и стать знаменитой? Я прочитала ее стихи, но, простите, я тоже такие стихи могу писать, это совершенно неинтересно. Мне нужна высота, глубина, чтобы ни дна, ни небесного свода я не могла достичь. И я не потому читаю Ахматову и Цветаеву, что никого другого не знаю, а потому, что я это чувствую, до этого надо дожить, на это надо право получить. А право это кровавое. Это жизнь и смерть, это трудное материнство, это голод и холод. Если ты этого не знаешь, ты не имеешь права читать это, потому что это не прозвучит, ты просто не понимаешь, про что ты читаешь.
А в современной поэзии нырять некуда, в лучшем случае это что-то рифмованное, а в худшем. Я смотрю сейчас эти передачи с молодыми поэтами по каналу «Культура», это просто поток сознания, неотобранный. Все как в помойное ведро летит, без сортировки, — и пластик, и стекло, и пищевые отходы. Они просто несут все, что взбредет им в голову. Нет никакой культуры, никакого настоящего образования, никакого знакомства с мировой поэзии. Вообще, нынешнему поколению нужно понять одну простую вещь: не с сегодняшнего дня начался мир, не с них начался кинематограф, не с них начался театр и не с них началась поэзия. Мы сейчас видим дилетантизм, нахрап, наглость, полное отсутствие действительного погружения в профессию и знания того, что сделано до тебя. Интересны только те, кто не боится быть собой, пускай даже не очень умным, но самостоятельным, простым и искренним. Это вызывает какой-то интерес и дает надежду на то, что этот человек однажды станет глубже и интереснее, станет личностью.
— Но разве отрицание предыдущих поколений и всего ранее сделанного не является характерным признаком каждого нового поколения?
— Да-да, но только им дали в руки власть, и это очень плохо. Лет пять назад началась странная кадровая политика — стали убирать всех старше сорока лет и везде ставить молодых. Это же не казарма. Школа — не казарма. Университет — не казарма. В понятие учитель входит нечто другое. Это не передатчик информации, а воспитатель духа твоего, человек, который формирует твое отношение к миру, дает нравственные установки. А что 25-летний может дать моему 16-летнему сыну? Да ничего абсолютно. И это наблюдается везде и всюду. Они бестолковые, наглые, у них одно, как они считают, преимущество — годы и здоровье. Это преимущество закончится, и они никогда не будут мастерами ни в одной области. Посмотрите, например, что творится в аэропортах — одна молодежь. Не надо оставлять одних старых, но и не надо одних молодых, все должно быть нормально: под присмотром опытных людей, при их наставничестве работают молодые, они должны перенимать опыт. Почему у нас в порядке балет и опера? Потому как раз, что молодые перенимают. А эти отшвыривают все, что было до них, и вышли — здравствуйте! Спрашивают, сколько им будут платить. А ты ничего не умеешь. Ты еще плати за то, что тебя учат.
— А вот наша знаменитая актерская школа сегодня в каком состоянии находится?
— Плохая, гораздо хуже. Потому что преподают, в основном, те, кто свободен или у кого амбиции, а не хорошие артисты. Они не знают, где себя компенсировать: дома они никто, потому что денег не приносят, в театре они никто, а тут пришли и командуют. Школа уходит потихоньку. А посмотрите на режиссеров — это же беда. Я, например, совсем не страдаю, что не играю ни в театре, ни в антрепризе.
— Вам же наверняка постоянно предлагают какие-то сценарии, роли. Вы их прочитываете, рассматриваете?
— Я хочу, чтобы меня кто-то чему-нибудь научил, а чему они меня будут учить? Я спрашиваю, что я тут делаю, а они отвечают: «Вы тут выходите и говорите». Понятно, спасибо. Не хочу я, не интересно тратить время. Поэтому я давно уже работаю сама, я сама себе театр. Сама роюсь, нахожу материал, сама составляю программы, несу ответственность за смысл того, что происходит на сцене, за то, какой нравственный посыл я даю залу, за то, что происходит в их душах. И я сама это исполняю, доношу с нужной интонацией. И я знаю, что это не зря. И один человек из сегодняшнего зала точно вышел измененным, я уверена. В каждом зале есть один, а если больше, то это просто счастье.
Я работала с прекрасными режиссерами кино и театра, училась у великих мастеров. Они сейчас все друг друга — ты великий, ты гений! Господь с вами, все великие гении уже умерли.
— Неужели совсем нет хороших, талантливых режиссеров? Ну, к примеру, из относительного нового — вы же наверняка видели фильм «Елена» Звягинцева?
— Так вы не сравнивайте! Это же Звягинцев, абсолютно самостоятельная личность. Он позвал меня на беседу по поводу этого фильма. В первые же пять минут мы с ним поняли, что мне не место в этой картине. Он сказал: «Вы — космос, вы очень яркая личность, а мне нужна мышка, усредненная». И я сама сказала, что не гожусь на эту роль. Я неординарный человек, жизнь достаточно тяжелая, непростая, событий моей жизни хватило бы, наверное, на пять биографий. И это чувствуется, даже когда я молчу, чувствуется колоссальное количество пережитого. Но, в итоге, мы с ним проговорили еще два с половиной часа, и я вспоминаю об этом как о великом счастье.
— А вы чувствуете подпитку от общения с такими людьми?
— Конечно! У нас, например, есть чудесный режиссер Руслан Кудашев, он сейчас главный режиссер Большого театра кукол. Он -необыкновенный. Во-первых, он удивительный режиссер, небожитель, и, кроме того, он удивительно порядочный человек, я такого среди режиссеров не встречала, только старого поколения.
— Вы многое можете простить талантливому человеку?
— Да, конечно. Если голос дан, все остальное отнято. Плата, которую взимают за талант, очень велика. Простому человеку этого никогда не понять, не надо с ним даже разговаривать на эту тему. Я вообще не сторонник теории, что все люди одинаковые. Все люди разные. «Никто. Никому. Не равен. Никогда», — писал Александр Володин. А Себа-стьен Николя де Шамфор говорил: «Вы можете стоять выше меня, вы можете стоять ниже меня, но вровень со мной — никогда». Поэтому я знаю, что есть люди достойные, а есть — недостойные. Что тут скрывать? Талант — это в первую очередь колоссальный труд. И когда другой крутится вокруг себя, не знает, как себя развлечь, ублажить телесно и духовно, талант пашет.
— Как часто вы просыпаетесь по утрам и понимаете, что счастливы? Или, может, вы сторонник философии Шопенгуаэра, который настаивал на том, что счастье недостижимо?
— Бедный Шопенгауэр, мало упало на его голову. Я два раза встала с того света, у меня было две тяжелые травмы и много операций. У меня ушли почти все мои друзья, я потеряла очень много близких людей, похоронила. У меня сейчас такой возраст, что каждый день — это подарок. За последнее время, меньше чем за полгода, ушел мой старинный друг, математик Володя Мишин, следом за ним ушел муж Иры Муравьевой Леня Эйд-лин, который был ближайшим другом моего Володи. Только что — Толя Кузнецов. Они уходят так быстро. Я открываю глаза и говорю: «Господи, доброе утро, спасибо, что ты мне подарил еще один день». Вот и все.
Юрий Трошин / hellotroshin@gmail.com


Версия для печати