Раменский

Моя первая брачная ночь

В этом тексте нет и трети того, что я пережила и переживаю до сих пор. Меня переполняет чувство благодарности ко всем, кто за все это время принимал участие в нашей с Лешей судьбе, и особенно ко всем, кто пришел нас поддержать, хотя я и была настроена на трагедию и драму, сегодня я чувствую себя счастливой женой самого замечательного на свете человека.

— А теперь, молодожены, можете скрепить свой союз поцелуем.

Мы с Лешей уже давно не слушаем девушку из ЗАГСа и скрепляем наш союз.

Я нехотя отпускаю Лешины руки, чтобы он мог обнять моих и своих родителей. Наши мамы прячут за букетами лица, мокрые от слез.

— Давайте оставим молодых наедине на несколько минут.

Все выходят, закрывая за собой прозрачную дверь кабинета для встреч с адвокатами. Через стекло стеснительно подглядывает конвой, из коридора пахнет свежим хлебом: на первом этаже Бутырки работает пекарня.

— Какой же ты крутой на ощупь, такой… настоящий.

— Люблю тебя очень сильно.

— Я тебя больше. Мы почти не разговариваем, прижались друг к другу и вздрагиваем на каждый шорох в страхе, что конвой зайдет, чтобы увести моего мужа.

Я вцепилась в Лешу, будто это могло как-то замедлить время.

— Что мне делать сегодня вечером, когда я выйду отсюда, а ты останешься здесь? Как закончить этот день?

Меня мучил этот вопрос с тех пор, как нам назначили дату свадьбы.

— Погуляй с кем-нибудь, а если устала — езжай домой к кошке.

— А что будешь делать ты? Леша смеется.

— Вы же заказали мне праздничную еду — я буду есть. В дверь виновато стучатся, сотрудник СИЗО сообщает, что время наше кончается.

— Когда мы выйдем из тюрьмы… В смысле, я выйду… я буду обнимать тебя целыми днями.

Я плачу и тыкаюсь Леше в плечо. Все это время мой муж был спокоен. И вдруг говорит:

— У меня сейчас сердце выпрыгнет из груди.

Мы обнимаемся с нашими родителями, с сотрудниками Общественной наблюдательной комиссии, которые пришли нас поздравить в СИЗО и благодаря которым у нас есть фотографии с этой церемонии. Лешу уводят — без наручников, но под конвоем.

Сейчас я выйду отсюда, а Леша останется здесь. Здесь от стен веет холодом, за спиной захлопываются бесчисленные двери, и этот звук похож на звук падающего ножа гильотины.

Сейчас я выйду отсюда и буду реветь, и не пойду никуда гулять, и к кошке не поеду, сяду на ступеньки СИЗО, а лучше лягу, и буду там валяться, пока Лешу не отпустят: с деревьев опадут листья, потом пойдет снег, потом он растает, на ветках появятся почки, а я все буду лежать, потому что жизнь моя кончена.

Вышло все ровно наоборот. Вместо того, чтобы лечь и умереть, я ожила. Люди, которые пришли, несмотря на объявленный мной траур, радовались за меня так сильно и искренне, что я сама стала за себя радоваться. Я поехала гулять, а потом домой к кошке, и ни на минуту не оставалась одна, потому что все знали и понимали, что я в ужасе от того, что не знаю, как должен закончиться этот день.

Дома я первым делом обняла Жан-Поля — огромного плюшевого медведя, которого Леша подарил мне на мои 23 года. Если ущипнуть его за лапу, он говорит умные вещи. В день моей свадьбы он сказал: «Любить — значит признавать правоту любимого человека, когда он не прав».

Свою первую брачную ночь я представляла себе по-другому. На соседнем диване засыпала Аня, одна из моих будущих подружек невесты на моей будущей, настоящей, вольной свадьбе.

— Слушай, что мне делать с моим «свадебным» платьем? Я в нем была, когда моего мужа уводил конвой по коридорам Бутырки…

— Сегодня не случилось ничего страшного. Я давно не видела тебя такой счастливой. Надевай это платье почаще.