Щелковский

Березка

Ян Яковлевич Алёхин родился в 1928 году в Орловской области. В конце 30-х годов семья переехала на отвоеванные у Финляндии территории. В начале Великой Отечественной войны Алёхиных эвакуировали в Татарстан. В своих рассказах, описывая жизнь в эвакуации, Ян Яковлевич с теплотой вспоминает и гостеприимство местных жителей, и невероятные события, которые происходили в тот период его жизни.

Потом была авиационная школа в Сарапуле, после которой авиатехник Ян Алёхин служил на разных аэродромах страны. После создания Ракетно-космических войск, как один из лучших специалистов, был переведен на обслуживание ракет. Так он оказался в нашем районе, где и остался жить после выхода на пенсию. В своих произведениях Ян Алёхин описывает жизнь целого государства в период с 1941-го по сегодняшний день. Его книги, до боли правдивые, пронизаны невероятным гуманизмом, которого так недостает современной литературе.

Это была моя первая весна в Щелково-7, где получил квартиру в самом центре. Городок, заселявшийся молодыми офицерскими семьями, был тогда, как и люди, молод, только начинал обживаться. Меня тянуло в окрестности, хотелось все вдохнуть душою и передать сердцу.

Земля в основном просохла, напилась теплом, и из нее стали пробиваться зеленые ростки ранних травок. Почки на деревьях набухли, того и гляди лопнут, и первые нежные листочки начнут пробиваться к солнцу, к жизни.

Тот день, помню, был теплый, солнечный, ласковый. Небо утопало в бесконечной лазури, где столько таинства и неизвестности.

Я взял нож и пошел в наш ближайший щелковский лес, а зачем нож – и сам не знаю.

- Ты куда? – спросила Ирина, моя жена, занимаясь по дому своими делами.

- Пройдусь в лес.

- Долго не ходи, помогать мне будешь, – предупредила она, не отрываясь от дела.

- Ладно, – пообещал жене.

Обойдя школу, я оказался в лесочке, где увидел небольшие асфальтированные площадки, узкие дорожки, извилистые углубления окопов, оставшихся от войны. На одном из них, уже у озерца, увидел маленькую, примерно по локоть мне, похожую на ветку, голую березочку с набухшими почками. Она стояла на откосе осыпавшегося бруствера одна-одине-шенька, прямо, как показалось мне, сиротинушка, неведомо как попавшая сюда.

- Как же, миленькая, – нагнулся я к ней, – ты попала сюда? Тебя же затопчут, – говорю ей со страданием и сочувствием в голосе. Жалко мне деревце стало, пропадет ведь, не пожив даже на свете. – Что ж мне с тобою делать? – спрашиваю у нее, и тут вдруг осенила мысль: забрать ее. – Вот что, – говорю ей, – заберу с собою. Места перед моими окнами много, там пустырь, вот и будешь у нас жить. Ну, как, а? – спрашиваю ее. – Согласна? – Тут дунул откуда ни возьмись ветерок, и она из стороны в сторону закачалась, словно кивнула головой. – Значит, согласна? Вот и славно! У нас будет тебе хорошо, сама убедишься потом.

Ножом обвел вокруг ее ног на земле кружок, воткнул лезвие в тугое тело бруствера, не нарушая корней, и вместе с комом земли понес это хрупкое тельце к своему дому.

Попытался ножом порыхлить для нее место, но земля с суглинком не

поддалась, пришлось оставить ее и бежать на третий этаж за топором.

Поставил деревце, убежал.

Услышав стук двери, Ирина из левой комнаты спрашивает:

- Пришел, да?

- Пришел, – отвечаю, – Ира, скажи, а где у нас топор? – спрашиваю ее, – не обратила внимания, куда я его сунул?

- Сейчас. – Через минуту несет в руке топор. – На балконе он был. А зачем он тебе?

- Землю хочу порыхлить для березки.

- Для какой березки? – не поняла она.

- Понимаешь… – стал объяснять ей.

- Не трудись, – остановила Ирина меня. – Идем вместе, я посмотрю на твою березку.

Не знаю, может, в чем-то она засомневалась, но, оставив свое дело, пошла со мною.

- А мне еще лучше, – обрадовался я. – Сейчас увидишь.

Мы спустились вниз, обошли правое крыло дома, подошли к тому месту, где я оставил березку, но ее на месте не оказалось.

- Странно! – пожимаю я плечами, ничего не понимая. – Вот тут я ее оставил.

Не пойму ничего, – с растерянностью говорю, потея лбом. – Странно! Странно!

На другом конце дома гуляла молодая мама с дочкой.

- А не она ли у девочки? – говорит Ирина, увидев в руках малышки ветку.

- Где? – спрашиваю ее.

- Да вон, у другого конца дома. Смотрю туда и вижу в руках трехлетнего ребенка свою березку.

Бегу к ним: сомнений никаких – моя березка. Горшочек развалился, ствол с пушистыми корешками полностью оголен. Я в ужасе. Нагибаюсь к ребенку, а маме говорю:

- Извините, я только березочку у нее заберу. – Дай мне эту веточку, – говорю девочке, которая, не понимая ничего, смотрит на меня напуганными красивыми глазками, пряча березку себе за спину. – И снова обращаюсь к смотревшей на меня женщине. – Пожалуйста, – прошу ее, – заберите у нее сами.

Мама нагнулась к дочери. – Светочка! Доченька! – говорит она ребенку, а сама тянется рукою к деревцу. – Дай мне эту веточку, дай, дочка!

И только тогда Светочка отдала маме березку, и та, извиняясь, вернула ее мне с уже потрепанными корнями.

- Спасибо! – поблагодарил я женщину и быстро занялся посадкой.

Теперь, когда корни оголились, требуется вода, которой у меня не было.

Пока топором рыхлил утрамбованную землю, Ирина сбегала домой за водой.

Все это время, пока занимался посадкой, из окон неслись звуки электродрелей, стук молотков, голоса людей, занимавшихся обустройством своих жилищ.

Березку посадили под нашим кухонным окном, сидишь за столом и видишь ее – дите наше.

Переживали за нее: примется не примется, по несколько раз в день подходили к ней то Ирина, то я, то сын Валера, а то и все вместе, потому что как ребенка любили ее. Опасались и за детей: они ведь несмышленыши, как та Светочка.

Мало посадить дерево, надо уберечь посаженное, выходить, вырастить, а на это надо много времени, усилий, терпения, выдержки и, конечно, большой любви.

Приезжаем однажды из отпуска, Ирина не домой побежала, а сразу к ней, и кричит слезно:

- Янош, сучок обломили! Беги скорей за изоляционной лентой! Скорее!

Бросив чемодан, бросился за лентой, приношу, Ирина давай скорее перевязывать, да так ловко у нее все получалось. Не зря видать в Калинине была завучем на курсах медсестер, где наравне с историей, которую вела у них, еще и медицинские премудрости изучала. Потом вместе вспоминаем:

- А ведь тот сучок прижился, – говорим один другому, радуясь успеху.

А несколько позднее к нам из Москвы на Девятое мая приезжают погостить наши давнишние друзья Мака-ревичи.

Служили вместе в Переславле-За-лесском, потом разъехались: они в Москву, а мы на запад, в Калининградскую область. Затем снова съехались, будто магнитом потянуло одного к другому.

После праздничного застолья вышли из-за стола, оделись и пошли в наш лес, до которого в тот раз я не дошел. Предварительно Ирина свела их к березке.

- А выживет ли она? – засомневалась Елена Ивановна, глядя на это маленькое тоненькое существо, стоящее на голом пустыре.

- А почему, думаете, не выживет? – спросила Ирина.

- Слишком мала для этого места, – сказала, объясняя причину своего сомнения. – Дети вон кругом, поломают или затопчут.

- Ну и что, что дети! – возразила Ирина Елене Ивановне. – Смотреть будем.

Погода способствовала прогулке: легкий ветерок, солнце над головою, ясное с редкими облачками небо. Из окон льются песни, музыка, а мне казалось, что это высь небесная поет. Душа млеет от счастья!

Вот уже березка вымахала выше нашей пятиэтажки, и аллея перед окнами с несравненной красотой разрослась, где есть мои дубы, выросшие из желудей, собранных в тот день в лесу; и время повзрослело – двадцать первый век идет, а я скучаю по тому времени, когда жили дружно, весело, с открытой доброй душой относились один к другому.

Не только молодость, но еще и дружба сколачивала нас. В выходные дни выходил духовой оркестр из части и играл вечерами перед всем людом, который устраивал танцы.

А сейчас этого нет, какая-то неприятная затхлость, мертвечина дышит нам в затылок. Все закова-лись в стальные двери, в решетчатые рамы, не льются из окон развеселые народные песни… Словом, унылая пора.

Нет уже Макаревичей, нету Ирины Демьяновны, а я, работая за машинкой, сочиняю строчки, мараю пачками бумагу, подуставшим выхожу на балкон, смотрю на свою красавицу, и в ее образе вижу этих прекрасных, достойных славы и доброй памяти людей, которые уже здесь никогда не появятся.

ЯнАЛЁХИН,

Щелково-7,

19 июня 2012 года